И… белее снега голова

Светлой памяти отца моего, Сергеева Владимира Васильевича и его братьев Анатолия Васильевича и Семёна Васильевича — простых советских солдат, с первого и до последнего часы войны с оружием в руках защищавших наше будущее рождение, посвящается.
ТРИ БРАТА
О военном лихолетье отец со мной разговаривал неохотно. На все мои детские вопросы обычно отвечал однословно: да — воевал, да — стрелял, отступал и наступал, в общем, воевал, как все. Лишь многочисленные шрамы на теле да седая, белее снега, голова убеждали меня в том, что батя хлебнул в Отечественную по полной.
Раз в два-три года собирались родные братья в начале лета у среднего брата Семёна на предмет «погостить». Жил дядя Семён в небольшой деревушке Дубовик, что в 60-и км от Ленинграда. Семья у него большая, жена Татьяна — тётя моя, да семеро детей. Работал в сельсовете, вместо ног – костыли. Мы приезжали к ним из Тикси. Приезжал и старший брат отца – Анатолий. Он продолжал служить в армии. И был, ни много ни мало, комендантом одного из районов Берлина. Как взяли Рейхстаг – получил полковничьи звёзды, с тех пор и до середины 60-х там службу нёс исправно. Под его отпуск встречу и подгадывали.
За домом в саду накрывался огромный стол. Но для меня самое интересное начиналось после застолья. После нескольких праздничных стопок языки у фронтовиков «развязывались», и они часами вели разговоры «за жизнь». Много было и воспоминаний о боевых событиях, в которых им довелось участвовать. По тому, как братья при этом подшучивали друг над другом, было ясно — они счастливы и от встречи, и что уцелели, и что растём мы, их «пацанва».
Там-то я и узнал, что дядя Семён сапёрничал, ноги потерял в конце войны в Венгрии. Сотни мин обезвредил, а одну «свою» не заметил.
ЗОРЬКА
Детская память избирательна. Один из отцовских рассказов мне отчётливо запомнился, скорее всего, от того, что тон его повествования был полушутлив, полусерьёзен. Помнятся ещё и утверждения отца, что случай этот не фронтовая байка, а сущая правда.
— За всю войну я так ни разу не испугался, как в тот злополучный день, – начинал свой рассказ отец. — В 43-м, в конце лета на Курской дуге дали мы фрицам «прикурить». Моя рота автоматчиков была прикреплена к трём нашим Т-34. Помогали мы танкистам знатно. Уже в конце сражения словил я пулю в левое плечо, да слегка бедро зацепило. Раны пустяковые, к тому же отвели нас в ближний тыл на доукомплектование, потери и у нас были большие. Чтобы не отстать от своих ребят, в тыловой госпиталь я решил не ложиться. Здесь же, в полковом медсанба-
те девчата-медички раны мои спиртиком прижгли да забинтовали. До полнейшего выздоровления определили срок – дней 10-12.
На правах легкораненого находился я при кухне. Кухонный старшина вручил мне лошадь с водовозной бочкой. Так стал я временно медицинским водовозом. Между прочим, знатно отсыпался да отъедался – поправлял своё здоровье. Кстати, кобылка попалась на редкость примечательная «особа» с красивым именем — Зорька. Весьма почтенного лошадиного возраста, почти слепая, но с удивительно развитым чувством обоняния.
Водоём от полевой кухни верстах в пяти был. Полк базировался в лесочке. Напротив, минуя огромное, с начала войны непаханое поле, находилось озерцо с весьма чистой водицей. Худо-бедно пару «ходок» за день делали.
И вот где-то в конце второй недели моего курорта в последнем совместном нашем рейде с Зорькой попали мы с ней в переделку.
Как обычно, ранним утром не спеша «дочапали» мы до озера. Больше часа в тот раз наполнял я бочку. Толи раненую руку надсадил по неосторожности, толи жара в тот день выдалась сильная, но черпак вдруг стал неподъёмным. Бочку так и не долил доверху, накрыл тяжеленной крышкой, поехали.
Зорька в тот день тоже какая-то вялая, да квёлая вдруг сделалась. С трудом ноги передвигает. Я уж и с телеги слез, рядом иду – всё ей легче. Бедро, правда, побаливает, но креплюсь.
Вдруг за спиной вдалеке мотоциклетный стрёкот послышался. Ухо опытное, немецкий звук в раз распознало. Гляжу назад – точно, в километре от нас две фашистские коляски движутся. Две-три минуты и меня с Зорькой нагонят.
Лес далеко, кругом поле. Взял влево, съехал с дороги на обочину и залез в бочку. Сижу под крышкой по горло в воде и кляну себя разными нехорошими словами. Всегда брал с собой оружие и гранату, а тут из оружия один лишь черпак — много не навоюешь. В общем, жизнь вспоминаю, с ней же и прощаюсь. Зорька, как и полагается, пару раз хрумкнула травки полевой и уснула.
Фрицы подъехали, моторы не глушат, стоят. То ли разведка дивизионная, то ли «недобитки» заблудились – шастают по полям курским.
Страх звериный и досада нечеловеческая – всё в душе переплелось. Лопочут, слышу, по-своему и котелками загремели. Всё, думаю, полезут за водой, и будет мне под крышкой «крышка». Поленились, шарахнули из пулемёта по бочке двумя очередями, вода и полилась. Набрали фляжки и… уехали дальше по проторенной мною с Зорькой полевой дороге в сторону леса. Прямо в полк мой, к нашим на обед!
Сижу в дырявой, почти пустой бочке самым счастливым болваном на белом свете: одна очередь прошла в сантиметре от груди, другая — таким же «макаром» со спины. Сидел бы на 90 градусов вправо, или влево – всё, «амба», 8 пуль принял бы на себя.
Тут стрельба в лесу, взрывы «лимонок» — отъездила немчура, угомонили их наши. Вижу, бегут ребята ко мне, торопятся. И уж после перевязки симпатичная моложавая, милая моя медичка подвела меня к зеркалу. Чёрные очи, тёмные брови и… белее снега голова. Это был я, боец Владимир Сергеев, 22-х лет отроду.
ЕДИНАЯ ПАМЯТЬ БОЛЬШОЙ СТРАНЫ
Много лет минуло с той поры, когда мои родные фронтовики окончили свой боевой и трудовой путь на земле. И был их путь Подвигом. Не дожили они до глубокой старости. Младший из братьев, мой отец прожил всего-то 55 лет. Он Почётный полярник Советского Союза, орденоносец, награждённый в годы сражения с фашизмом множеством медалей за ратные подвиги. Пусть тиксинская арктическая земля будет ему пухом.
Уверен, в России в каждой семье в веках будет чтиться Подвиг, совершённый страной в годы Великой Отечественной войны. И ни одна фамилия не затеряется в годах забвения, ни одно славное имя не сотрётся из мемориальной памяти народной. Помним. Чтим. Преклоняемся!
Виктор СЕРГЕЕВ.