Я мыслью уношусь в те дальние года

Автор этих воспоминаний Вадим Александрович Ильин, выпускник школы № 2 1958 года, ныне житель г. Троицка Московской области. Он доктор наук, профессор, автор большого количества трудов и более 500 статей в сфере образования и естественных наук. В этом году исполняется 50 лет выпуску 1958 года, и автор статьи предлагает своим сверстникам организовать встречу. Для этого надо сообщить о себе в школу № 2 по телефонам: 2-40-22; 2-24-26 или по электронному адресу: school2_mail@list.ru
В конце 2007 года праздновался 200-летний юбилей Вязниковской школы №2, но, к сожалению, посетил я ее только в январе этого года. Вблизи школы, в годы моего детства (конец или вторая половина 40-х), стоял танк (не знаю какой модели, но мы думали, что это «Тигр»). Если продолжить Красноармейский переулок от угла школы через Советскую улицу, то через 2 дома по правой стороне и было место его «обитания». Играя в прятки, мы залезали внутрь его. А по ул. Советской и далее в гору по ул. Красное шоссе водили строем пленных немцев – они выполняли восстановительные работы, уборку территории… Да мало ли еще чего! Не роптали и были весьма исполнительными.
В книгах обычно пишут, что мальчишки выменивали у немцев на еду искусно сделанные ими ножи — не могу подтвердить этой версии, уже потому, что мы сами может быть были даже голоднее их (карточки отменили где-то в 47-48 г.г), а самым деликатесом была для нас горбушка хлеба, посыпанная солью-бузуном (крупная соль, между прочим очень полезная вещь, а о йодированной слыхом не слыхивали), а если горбушка натерта чесноком, то слюни текли у всех окружающих (немало детей о колбасе только слышали, но никогда не пробовали). Затем шел хлеб с маргу-салином (попробуйте — ка установите, что это такое, мы считали, что это изделие из нефти), и, наконец, просто кусочек засохшего хлеба, который можно было долго «мусолить» (однако полезнее жвачки). Никто не знал, что такое пирожное, да и слова такого не было в обращении. Кстати, к пленным немцам у нас было ровное отношение, да и маршрут их был привычным, а вот их губная гармошка, действительно, ценилась.
Война не пощадила и защитников нашей Родины, а из-за госпиталя в городе это было особенно заметно. Неподалеку от школы, на площади, была пивнушка (в народе ее звали
«Голубой Дунай», за цвет, конечно), так вот там дневали и ночевали искалеченные ранениями воины (у одних не было родственников, другие не желали возвращаться в таком виде без рук и ног) – сейчас бы сказали инвалиды. Сердобольные мужики подносили калекам 100 граммов с обязательным бутербродом (иначе водка не продавалась в розлив!), делали деревянные платформы на подшипниках (кто мог передвигаться), усаживали и пристегивали.
После отмены карточек началась «лафа» для мальчишек! Говоришь: «Тетенька, я встану с тобой?». Это означало, что надо отстоять громадную очередь за хлебом (давали по одному килограмму, а потом – по два) – в награду ты получаешь румяный хрустящий довесок хлебушка и счастливый «летишь» домой. Если в семье все работали, то хлеба уже хватало, и ты полновластный хозяин благоухающего куска (никогда не забуду запаха, да и все сверстники тоже — уверен). Ну а если много детей, хлебушек подлежал дележу, а ты ходил героем, и все тебе угождали. Странным образом неповторимый вкус и облик того послевоенного хлеба (большие буханки, ноздреватый, ароматный) сохранился во мне до сего дня.
Раз уж заговорили о пропитании, следует напомнить и тот факт, что ежегодно, собравшись у радиоприемников (те самые черные «тарелки», фигурирующие в фильмах о войне), мы, затаив дыхание, слушали СООБЩЕНИЕ об очередном понижении цен: сначала на продукты питания, а затем и на товары повседневного спроса. Это событие бурно обсуждалось во всех сферах, поднимало настроение и было мощным побуждающим фактором для повышения успеваемости (я отнюдь не шучу, это входило в мозг и кровь вместе с наглядным повышением уровня жизни всех людей – без исключения, и всплеск успеваемости действительно наблюдался).
На пересечении Красноармейского переулка с улицей Советской стояло белое кирпичное здание, некоторое время выполнявшее роль библиотеки, а вот в глубине, во дворе, было тоже белое кирпичное здание, но поменьше. Это как раз помещение для начальных классов. Естественно, отопление было печное, дров не всегда было достаточно и, вообще любое хозяйство велось в режиме строжайшей экономии, следовательно, «генерал Мороз» не был предусмотрен и одерживал победу не только над немцами на фронтах, но и с нами, «родственниками деда Мороза», не фамильярничал. Мы сидели за партами одетыми, иногда по трое, и тихо радовались, когда замерзали чернила (можно не писать). На первых порах состав учащихся (даже первоклассников) был разновозрастным, а на «камчатке», как правило, сидели великовозрастные парни, чей голос уже был ломан-переломан. Им зачастую было не до учебы.
Затем мы переходили в следующее здание (это нынешняя школа, но много меньше) и, наконец, в самое дальнее – у фабрики им. Парижской коммуны, обращенной к школе механической мастерской, а значит непроницаемыми окнами. Здесь была администрация, и сюда мы делали взносы за обучение в школе свыше седьмого класса – реальные трудовые денежки, а потому вопрос о продолжении образования был семейным. Жизнь для всех была нелегкой, но никто не роптал. Не знаю, каков уровень заработной платы был тогда у наших учителей, но не могу припомнить случая, чтобы кто-то из них возмущался. Вообще жизнь учителя в материальном плане была для нас тайной за семью печатями, однако «романы» молодых учителей обсуждались, особенно в кругу девчонок, а наше дело было выследить, что придавало нам вес в их глазах (уже пробуждался интерес к противоположному полу, но как же он был непохож на современный «интерес»!). Может быть вот это «для всех» и объединяло нас, исключало зависть – просто-таки бич современности.
Объединяло нас и другое – СТРАХ, похоже, что он не изжит и сегодня, просто притупился и выражается уже не в «молчании по определенным проблемам», а в рабском повиновении мероприятиям властьимущих, что только способствует их укреплению на постах, формированию чиновничьей вседозволенности. Тогда нам и в голову не приходило, что чиновник содержится на наши трудовые (мы вообще не знали ничего о налогах, да и налоговых органов не было, как «не было в свободном доступе» самих законов, кроме Конституции, конечно).
Как учились? В две смены и по-разному: так же прогуливали, давали прозвища учителям, но уважали их, а кого не уважали — не позволяли себе переходить определенную грань в личных отношениях. Ссоры между собой разрешались только на улице после занятий: за дракой следили, как бы сейчас сказали, арбитры, лежачего не били, ноги в ход не пускались. Девочек, как правило, не допускали в свидетели «сражения».
Утром в обязательном порядке собирались у кого-нибудь дома и слушали детскую сказку, фантазировали, обсуждали – это развивало воображение. А какие сказки мы читали? Это и корейские, и индийские, и вьетнамские – нынешним сказкам народов мира далеко до них – это был полный набор. Чтение проходило в читальном зале (позднее уже брали на дом) – я, к примеру, сидел там с самого открытия, библиотекари держали таких на примете, и мы первыми получали новинки.
А после школы, когда темнело, мы собирались на «катке», на толстенном бревне у крайнего дома под фонарем и читали дефицитные (не библиотечные) книги. Помню эпопею с «Собакой Баскервилей», помню еще, что все жили рядом, а мне нужно было идти домой через овраг, где была полная темнота. К тому же тропа пролегала через своеобразный узкий и низенький туннель из кустов вяза – изоляция от мира полная, плюс разгоряченное чтением воображение… Это было, доложу вам, испытание!
Каждое лето за рекой стоял табор цыган, очень многочисленный со своим бароном. Вечером там жгли костры, а молодые прыгали через них. А какие пелись песни под гитару!
Вот такова диспозиция. О впечатлениях от учебы, настроениях и жизненном пути на поприще Большой науки – в следующих статьях.

В. ИЛЬИН,
педагог высшей категории, Отличник просвещения.