Юрий Цурило — известный вязниковец

В жизни на него часто оглядываются — уж очень колоритен. Вряд ли узнают. Хотя одной его роли в фильме у Алексея Германа «Хрусталев, машину!» в былые годы было бы достаточно, чтобы войти в историю кино. Юрий Цурило — в фильме генерал Глинский — никогда не хотел быть военным. Работал актером в провинции. Сейчас живет с семьей в небольшой квартирке в центре Петербурга, которую приобрел на деньги, заработанные на съемках у Германа. С некоторых пор на службе в Александрийском театре. Сыграл царя Бориса в «Борисе Годунове» и Подколесина в «Женитьбе». Репетирует в водевиле «Пара гнедых»… Петра I, Николая I и Аполлона Бельведерского, трех разом. Готовится к новым съемкам у Германа. Не философ. Немногословен. Предпочитает язык простой, без украшений и вычурности. В нем парадоксально сочетаются тяга к постоянству и свободолюбие. В нем напрочь отсутствует агрессия и подкупает демократизм. Улыбка у него всегда внезапная, одними глазами. Его хочется спросить о многом, но понимаешь, что чего-то нельзя: он вещь в себе, и в какие-то уголки его памяти и души посторонним вход строго воспрещен. Считает, что в облике Германа к нему явилась сама судьба, и с тех пор его жизнь круто изменилась.

— Как вас Герман нашел?

— Я был совсем недалеко, в Новгороде. В 1975 году у нас работал режиссером ленинградец Михаил Богин: поставил несколько спектаклей и уехал. А в 1991 году я получил от Германа приглашение: Миша был у Германа вторым режиссером и посоветовал посмотреть меня.

— Волновались?

— Нет. Потому что знал, что не возьмут. Когда прочел сценарий, выбрал для себя роль кагэбиста — с железными зубами. А Герман предложил генерала. А вот когда дело уже пошло… когда стало ясно, что меня утвердят, очень волновался. После утверждения на роль пришел я в Новгородский театр к директору. Хотел договориться, а они мне: «Нет уж, выбирайте — либо мы, либо Герман». Я сказал, что уже выбрал, и написал заявление об уходе.

— Что вы почувствовали, когда увидели картину?

— Герман ведь мне не разрешал смотреть отснятый материал: «Тебе это не надо». Хотя другим разрешал. Рассказывал, как Юрий Никулин на просмотре «Двадцати дней без войны» вцепился в жену мертвой хваткой, так волновался. Артист ведь может напридумывать себе что хочешь: здесь я не так, здесь я не то. Но я подглядывал все равно. Люди — неважно какой национальности — все одинаково сперва испытывают от «Хрусталева…» просто шок. Когда фильм был сделан, устроили показ для тех, чьим мнением Герман дорожит. Я тоже смотрел — из окошечка киномеханика, меня, естественно, засекли. Жена Германа (Светлана Кармалита, соавтор Германа) спросила: «Ну как?» Я сказал: «Хочется либо напиться, либо удавиться — очень тяжелый фильм». Давиться я не стал, но напился в тот день сильно.

— Алексей Юрьевич — сложный человек…

— У нас с ним хорошие отношения, мне с ним легко. Вот, говорят, с Германом трудно работать. Кому? Кто говорит? Те, с кого он спрашивает. Те, кто не умеет или не хочет работать. Яркий пример. У нас была сцена — в доме учительницы должна гореть печка. Ее никак не могли разжечь. Два дня разжигали! Ну что это такое? Наконец растопили, дров набросали. Начинаем снимать. Я должен открыть печь за ручку. Команда «Мотор!», начали снимать — ручка ломается и остается у меня в руках. А открывать надо, камера работает. А дверца вся уже раскалилась. Я дергаю, ковыряюсь, обжигаюсь. Естественно, Герман нервничает. Закричишь тут, пожалуй. Все так неорганизованно! Конечно, он кого-то и выгонял с треском, безжалостно. Но это было справедливо. Картину делает режиссер. Тебе с ним неудобно, плохо — иди, гуляй. Он придумал, например, световой занавес использовать — не получилось. Хотя просил элементарного — достать тридцать прожекторов. Оказывается, во всей Москве не нашлось тридцати прожекторов. Для Германа! Быть такого не может! Могло ли такое случиться в Америке или Германии?

— А что, с актеров Герман не спрашивает?

— Спрашивает. Но очень ласково и нежно. Ну, накричит он на меня, я начну волноваться, уже ничего не сыграю, расстроюсь, и все. Но Герман — такой человек, что с ним просто не может не получиться. Он все сечет, все видит и чувствует. У него удивительное чутье на правду. А я в работе не противоречу никому и ничему. Ни в кино, ни в театре. Пытаюсь сделать то, что от меня хотят. Могу попросить объяснить что-то, если не понял, но не спорю никогда. Со мной работать очень хорошо. Я терпеливый.

— Что-то говорят, в Канне люди с «Хрусталева…» уходили…

— Это действительно так, я там был. Там зал на полторы тысячи мест. Ушло человек двести, ну, триста… Но тысяча-то осталась! И потом они устроили такую овацию! А про непрерывно хлопающие кресла — чепуха. На следующий день ко мне подходила масса народу. Герман-то гулять не любит, а мне что делать? Позавтракал и хожу по городу, смотрю вокруг, может, никогда больше там не окажусь. Встречались те, кто смотрел картину, подходили, что-то говорили, а я ведь не понимаю. Они спрашивают: «Парле ву франсе?» — «Ноу». — «Ду ю спик инглиш?» — «Ноу». — «Дойч?» Ну ни на каком языке, кроме русского, я больше не говорю! Они тогда только: «Браво!» — и показывают большой палец. Иду дальше, слышу «Юрий!» Думаю: «О, наши, наконец поговорим». А вслед опять: «Браво, браво!» Это не мне, естественно, а картине. Но не надо было нам туда ехать. Там ведь коммерческие фильмы показывают, а у нас авторское кино. Можете себе представить: фестиваль закрывается фильмом «Годзилла». И рядом наш «Хрусталев…» Но самое главное не в этом. Фестиваль закрылся 24 мая, а с 10 июня наш фильм в парижском прокате шел четыре месяца. А фильм, который занял первое место, всего двенадцать дней.

— Сейчас в кино играть меня не приглашают. Приглашали, когда снимался у Германа, но я отказывался. Хотя вот на днях был в Минске: режиссер Михаил Пташук снимает фильм «Момент истины», я буду играть заместителя Берии. А когда утвердили у Германа, он мне сразу сказал: «Больше нигде не снимайся».

— А театр как же?

— В театре тоже не получилось бы, мы ведь на площадке были с утра до вечера. Конечно, не все семь лет, пока фильм снимался, — периодически «консервировались», заканчивались деньги. Помню, снимали три месяца ночами, без праздников и выходных, в Москве. Потом опять остановка. И так постоянно, остановки по два-три месяца, по полгода…

— Сейчас вы, значит, только в театре.

— Пока да. Но буду играть у Германа в «Трудно быть богом». У меня там замечательная роль. Самая лучшая, на мой взгляд, хотя и неглавная — барон Пампа. В конце апреля вот в Чехию еду на съемки. Сейчас живот отращиваю. Герман сказал: «Что-то ты худой стал, набирай вес». Вот я сейчас много ем, отдыхаю больше, чем положено. А еще хожу тренироваться — биться на мечах, учусь ездить на лошади. Ведь мой герой — драчун и забияка.

— Вы — и не умеете ездить верхом?! Вы же цыган!

— Наполовину. Отец у меня был цыган, настоящий. А мать — русская. Знаете, какое мне напутствие написали в театральном училище? «Цыган по крови — русский по душе». И сам себя я считаю русским.

— Слышала, что у вас было сложное детство, росли без родителей.

— Да нет, обычное детство. Когда молодой, об этом не задумываешься. Отец с матерью вместе пожили недолго, потом его, кажется, в тюрьму посадили. Мать еще совсем девчонкой была, уехала искать свое счастье. Мы жили с бабушкой, я ее называл мамой. Жили очень бедно, на одну ее пенсию. Мне даже в школе родительский комитет то валенки, то пальто покупал. Потом я дневную школу бросил, устроился работать. Мне тогда было четырнадцать лет. Работал сначала на стройке арматурщиком. В шестнадцать пошел на кузницу — молотобойцем Вместо четырех положенных часов работал все семь. Это была настоящая кузница, у меня была огромная тяжелая кувалда, которой я махал много часов подряд. Там всегда было много народу — приходили, делали заказы, выпивали, разговаривали. А сколько я в своей жизни разгрузил вагонов!

— Вы, кажется, родом из Владимирской области?

— Да, Владимирская область, замечательный русский город Вязники. Уехал я оттуда в восемнадцать лет. Потом приехал, женился и опять уехал. Больше там не был.

— Жена — землячка?

— Нет, приезжая. Она из Иваново.

— Город невест?

— Город Вязники — тоже город невест: по статистике, пятнадцать девушек на одного парня. Так что выбор был большой.

— Вы так много городов сменили, театров. Почему?

— Я искал свое. Если не нравилось, уезжал.

— Свободу любите?

— Люблю. Но я ведь не совсем свободный: у меня жена, двое детей, собака. Но если решал, мы собирались и переезжали. Жена не роптала.

— Это в вас цыганская кровь говорила?

— Наверное. Только сейчас она замолчала, не говорит ничего. Мне здесь, в Питере, нравится: хороший театр, хорошие люди. Отсюда не хочется уходить. Я ведь проехал всю страну вдоль и поперек. Очень понравился Новосибирск. Жил в Норильске, только там очень холодно, невозможно долго жить. Еще немного проехать — и уже к белым медведям попадешь.

— Вы их там видели?!

— Я — нет. Но когда мы прилетели на Диксон со спектаклем (тогда я работал в Норильском театре, там перемещаются вертолетами), вышли из вертолета, а нас встречают двое военных, чтобы сопровождать с оружием: один шел впереди, другой — сзади. Оказалось, в поселке объявился белый медведь-людоед. Один человек шел себе спокойно из бани, а он его, чистенького, задрал.

— Ваши дети не пошли по вашим, стопам?

— Старшему — тридцать один, он бывший военный, младшему — двадцать три, и он на первом курсе театрального института учится. Сначала поступил на биологический в университет, потом решил перейти. Сам. А с женой мы живем уже тридцать с лишним лет. Это мой первый и единственный брак.

— Как удалось?

— У меня просто характер хороший. Я никогда не ругаюсь. Если разозлюсь, то на две секунды.

— Жена вас как актера критикует?

— А я ее не брал и не беру ни на один спектакль. Боюсь ее мнения. Начнет говорить: «Здесь плохо, там не так…» Фильм — Другое дело: здесь уже все зафиксировано. А сыновей в театр беру — им нравится.

— Так как же вы пришли в театр — после стройки, после кузницы?

— О, это долгая история — В Вязниках я занимался в драмкружке, просто так, время провести. Как-то раз к нашему руководителю друг из Москвы приехал, из Театра Сатиры, актер Евгений Кузнецов. Они когда-то в войну работали вместе в Мурманском театре. Пришел к нам на репетицию, потом посоветовал мне поступать в театральный: «Не хотите во МХАТ?» Я говорю: «Хочу, но я туда не поступлю». — «Отчего ж не поступите? Я вам рекомендацию напишу». Потом прислал письмо, что договорился. Я приехал. Он отвел меня к ректору Школы-студии МХАТ, он тоже в войну работал в Мурманске. Мы встретились, он попросил что-нибудь почитать: «Что у вас есть?» — «Ничего». Позвал педагога, который набирал курс, поручил со мной позаниматься. Позанимались, подобрали мне прозу, басню, я выучил все, даже не сдавал два первых тура, сразу на третий.

— Поступили по блату?

— Нет, не приняли: на третьем туре я закапризничал. Из прозы читал «Макара Чудру». Помните? Он ее убивает, а потом «Рада вырвала нож из груди, бросила его в сторону»… И тут у меня потекли отчего-то слезы. Может быть, это нервное было? Меня попросили успокоиться, потом говорят «А теперь басню, пожалуйста». А я им сказал, что теперь вообще ничего читать не буду. Они успокаивали: «Попробуйте еще раз». Попробовал — не получилось. Так я и ушел. Но чувствовал, что подготовлен хорошо, и на следующий день пошел в Щукинское. Если бы остался там, учился бы с Ниной Руслановой, Леонидом Филатовым Меня послушали, велели приходить на общеобразовательные предметы. Делать было нечего, до вступительных экзаменов еще есть время, и я пошел с ребятами на «Мосфильм» посмотреть, как кино снимают. Заходил везде, предлагал себя в основном в массовку. И как-то в коридоре увидела меня ассистентка по актерам Юрия Чулюкина (режиссер фильмов «Девчата», «Неподдающиеся»). Он тогда снимал «Королевскую регату». Уже все было утверждено, уже шли съемки, но на роль цыгана они не могли никого найти. Я согласился: «Ну вот я и есть цыган». Сделали пробы, меня утвердили. Я тогда и подумал: «Зачем мне учиться? Я уже актер — снимаюсь». И не пошел на экзамены.

— Вы были похожи на цыгана?

— Был. У меня были такие волосы, что мне даже цыгане завидовали, — черные, вьющиеся, до плеч. Что случилось — не понимаю: когда мне было девятнадцать, за полгода все волосы у меня повыпадали. Но мне это не мешало…

— А что было дальше?

— На следующий год я пошел снова во МХАТ, почитал, но на второй тур идти не захотел. А в «Щуке» мне сразу сообщили: «Захава сказал, что нам актеры-нахалы не нужны». Во ВГИК Герасимов не взял ни меня, ни Витьку Косых, хотя тот был на подъеме — только что снялся в «Неуловимых». Что оставалось делать? Поехал в Ярославль, там театральное училище есть. После окончания распределили в Новгород — по моей просьбе и решению режиссера Новгородского театра. Это было большой ошибкой.

— Почему?

— Провинция: ты не на виду, хоть все главные роли переиграй. Но мне тогда казалось, что если бы я приехал в Москву или Питер, сидел бы без ролей. А в Новгороде мой репертуар насчитывал восемьдесят ролей. Приходилось играть по четыре-пять ролей в сезон. И были неплохие. Хотя неудачи тоже были. Ну и кому это? Должна быть какая-то поддержка.

— Из Питера уезжать не собираетесь?

— Нет, я этот город очень люблю. Меня ведь приглашал к себе Юрий Любимов на Таганку, и я решил не ехать. Я очень привязчивый человек. Почти каждый день хожу по Невскому и постоянно восхищаюсь, хотя здесь уже почти десять лет. В театре тоже все хорошо сложилось с коллективом. Такое ощущение, что много лет с ними работаю.

— Счастливы?

— Да, считаю себя счастливым человеком. Это мне Господь послал встречу с Германом. Я очень ему благодарен за эту Встречу. Если когда-нибудь напишу книжечку воспоминаний о съемках у Германа, назову приблизительно так: «Семь лет счастья». А следующую — «Счастье продолжается».